крестов, массивные каменные плиты, надписи на русском, английском, немецком, иврите, старомонгольском языках. Помнятся эпитафии «Участникъ обороны Севастополя 1854—55 годов...», «Лоцманъ сплавовъ по Амуру...», «Кавалеръ орденовъ Владимира, Анны на шее...», «Участникъ сражения подъ Петропавловскомъ на Камчатке...» или просто «приказчикъ», «мещанинъ», «вдова солдата».
Все понятно: многие уехали, оставшиеся умерли в одиночестве, смотреть за могилами некому, и кресты стали подкашиваться, падать. Но после войны по указанию начальства Кяхты стали растаскиваться мраморные кресты и плиты, распиливаться для ступеней лестниц в новых зданиях. Однако кладбище еще существовало. Люди приходили сюда поминать близких и далеких предков.
Каково же было мое изумление, когда в тот приезд я услышал рокот бульдозеров, увидел клубы пыли и... почти ровное поле будущего стадиона. Гляжу вопросительно на своего спутника, музейного работника Сашу Кузькина, он как-то неловко повел плечами и сказал, что именно здесь решено проводить массовые торжества в честь юбилея Кяхты. Подойдя ближе, мы увидели бульдозер, срезающий пласты земли и сгребающий их к нижнему краю кладбища. Перед его щитом катилось нечто серо-белое. Саша кинулся вперед, поднял руку. Бульдозерист остановился, Саша наклонился и поднял череп.
— Вот грех-то! Опять! — вздохнул бульдозерист.
— И часто так? — спрашиваю его.
— Сейчас нет, а вот раньше...
Отошли в сторону, и Саша рассказал, как заключенные, привезенные сюда для этой черной работы, раскопали несколько склепов. Охранники позвонили в музей, оттуда сообщили в Министерство культуры Бурятии, а там пообещали созвониться с Москвой, но дело не ждало, и неизвестные науке захоронения были разграблены заключенными и охранниками.
— Было таких склепов несколько, — говорил Саша. — Там оказалось много золотых вещей. Да что золото! Главное, неясно, что это за погребения — музейных работников на территорию, огороженную колючей проволокой, не пустили...
Прошли к каменному забору у дороги, Саша показал мне места, где находились могилы председателя совдепа М. Назимова, секретаря первой комсомольской ячейки Мотовкина и других борцов за Советскую власть, погибших от рук белых и бандитов. А однажды Саша сделал снимок, на котором старушка А. Бакшеева возлагает цветы на месте бывшей могилы своего дяди В.В. Парнякова. Виктор Викторович был священником Успенской церкви, после установления Советской власти стал комиссаром первого совдепа. А когда белые захватили город, он произнес с амвона Успенской церкви проповедь, в которой укорил тех, кто встречал их хлебом-солью.
Его сразу же арестовали, увезли из Кяхты и расстреляли якобы при попытке к бегству на пристани Арсентьева чуть ниже по течению реки от Новоселенгинска. Потом тело Парнякова привезли в Кяхту и похоронили у Успенской церкви, где много лет он вел службу и где висели иконы, расписанные Николаем Бестужевым.
Кое-кто из кяхтинцев пытался спасти кресты и плиты, закапывая их в землю, но строители выгребали их и увозили на возведение домов не только Кяхты, но и ближних сел. Так, в телятнике Киранского совхоза вмурована плита с могилы штаб-лекаря Карпа Петрова, сопровождавшего Суворова в переходе через Альпы. Чего уж говорить о могильниках каменного века — херексурах? Их огромные плиты давно лежат в основании каменных домов, казарм или перекрошены в камнедробилках.
— Недавно один паренек, — сказал Саша, — нашел здесь золотой крестик в три сантиметра длиной. На одной стороне — распятие из голубой эмали, а на другой — надпись «Спаси и сохрани».
— Как возглас из могилы! И где крестик? — спрашиваю я.
— У парня. Уговариваю его принести в музей, золото ведь в любом случае надо сдать государству, тем более что это не просто крестик, а настоящее произведение искусства: на Христе видны даже гвозди, вбитые в руки, и терновый венец.»
Отрывок из замечательной книги безвременно ушедшего из жизни в этом году журналиста Владимира Бараева, «Древо: декабристы и семейство Кандинских».
«Кяхта - Песчаная Венеция»
Оставить сообщение: